[indent] вспышки фотокамер, оглушительный рёв толпы, яркий свет софитов – всё это было её жизнью, её ежедневным спектаклем. известная певица, богиня сцены, она парила над миром, даря людям улыбки и надежду. её имя гремело повсюду, её голос проникал в самые потаённые уголки души, а щедрая благотворительность вызывала искреннее восхищение. на публике она была воплощением радости: всегда весёлая, яркая, зажигательная, она искрилась энергией, способной воспламенить стадионы. но это была лишь маска, тщательно сотканная из иллюзий, под которой скрывалось нечто гораздо более тёмное, древнее и беспощадное – существо, способное убить, не моргнув и глазом.

[indent] от неё всегда пахло цветами. не просто лёгкий, приятный аромат, а густой, яркий, почти удушающий букет, который витал вокруг неё, словно невидимое облако. этот запах был её отличительной чертой, её визитной карточкой, но для неё самой – постоянным напоминанием о том, что она прячет. особенно сильно, почти до головокружения, аромат цветов усиливался в моменты, когда она злилась. это был неконтролируемый выброс её истинной натуры, предупреждение для тех, кто осмеливался перейти ей дорогу.

[indent] она не могла контролировать этот собственный запах, этот невидимый вестник её сущности, так же как не могла полностью усмирить свою натуру нимфы. кулоны, браслеты, серьги и кольца были не просто украшениями, это были магические артефакты, сдерживающие её истинное "я", удерживающие в узде дикую, первобытную силу, которая жаждала вырваться наружу. каждый раз, когда гнев начинал закипать в её венах, кулоны раскалялись, обжигая её кожу.

[indent] каждое утро, перед тем как выйти в мир, она смотрела в зеркало не на своё отражение, а на тщательно созданный образ. улыбка, взгляд, жесты – всё было отточено до совершенства. она была актрисой, играющей главную роль в грандиозной постановке под названием "жизнь". эта маска давала ей контроль, давала ей возможность существовать среди людей, не раскрывая своей сущности. под ней скрывалась хищница, чьи инстинкты были острее лезвия, а сердце – холоднее льда. она могла очаровать, завлечь, а потом, в мгновение ока, поглотить, не оставив и следа, если того требовала её древняя природа.

[indent] одиночество было её постоянным спутником. никто не знал её настоящую, никто не видел той тьмы, что обитала под яркой обёрткой. она не могла позволить себе слабость, не могла раскрыть свою тайну, ведь тогда рухнет всё – её карьера, её благотворительные проекты, её тщательно выстроенный мир. она была обречена на вечное притворство, на бесконечный танец между светом и тьмой, между человечностью и дикой природой.

[indent] аромат цветов становился её проклятием и её защитой. для одних – чарующий и притягательный, для других – зловещее предзнаменование.

[indent] её глаза были распахнуты, но взгляд их направлен куда-то сквозь этот мир, в иные измерения. для неё мир был не холстом реальности, а хаотичным переплетением сотен нитей вероятностей, каждая из которых дрожала, предвещая грядущее. она была малкавиан, пророчицей, чьё безумие стало её даром и её проклятием. она пророчила страшные смерти, видела не только грядущий конец, но и мельчайшие детали его прихода, от которых обычный разум неминуемо сломался бы. мир для неё давно уже не существовал в привычном спектре; он был мозаикой из осколков будущего, пылающих перед её внутренним взором.

[indent] она давно сошла с ума, с того самого момента, как её обратили, передав ей по цепочке это древнее, проклятое безумие. или, может быть, это случилось раньше? она не знала, не помнила, ибо её память была так же фрагментарна, как и её восприятие реальности. ей было неважно, когда именно это произошло. важно лишь то, что мир для неё больше не был "здесь и сейчас". она жила там, в далёком будущем, когда мир уже сгорел дотла и стал пеплом. она бродила по этим пепелищам, видя призраки разрушенных городов, слыша эхо давно умолкших криков.

[indent] общаться с людьми ей было невыносимо тяжело. не потому, что их кровь была манящей – жажда была лишь физическим проявлением её сущности. гораздо сложнее было то, что она не отличала реальности от видений. слова, сказанные собеседником, могли мгновенно обернуться предсмертным хрипом из будущего. лицо друга могло превратиться в маску ужаса, предрекающую его скорую, мучительную кончину. этот постоянный калейдоскоп ужаса и пророчеств лишал её возможности жить в настоящем моменте.

[indent] её обратили против воли, сделав инструментом в чужих руках. но она, как и все малкавиане, взбунтовалась. она отказалась играть по правилам, ибо малкавиане безумны и свободолюбивы. их разум не привязан ни к материальному, ни к эмоциональному. они – вечные странники в этом мире, не знающие истинного дома, постоянно балансирующие на грани между гениальностью и полным хаосом. и именно поэтому они опасны.

[indent] они плетут заговоры, как прядильщица свои кружева, тонкие, невидимые нити, соединяющие далёкое будущее с настоящим. они царствуют над хаосом, не боясь его, а напротив – направляя, используя как свой инструмент. они видят в разрушении обновление, в падении – возможность для возрождения, пусть и через боль. они ведут мир к погибели, но делают это с убеждённостью, что такой путь к лучшему. в их искажённом восприятии, только через очищающий огонь хаоса может появиться нечто новое, истинное. и она, малкавиан, была лишь одной из тех, кто с непоколебимой верой вел этот мир к его предопределённому, пылающему концу.

[indent] она росла в доме, где каждый угол был пропитан едким запахом ладана и страхом перед грехом. религиозная семья, в которой любое отклонение от догмы считалось признаком дьявола. с раннего детства ей втолковывали, что мир полон порока, что каждый шаг за пределы дозволенного ведет прямиком в адское пламя. она слышала эти проповеди, видела эти фанатичные глаза деда и бабки, и в её юной душе закипал бунт. она бунтовала, кричала, пыталась вырваться – и её наказывали. она сбегала, отчаянно ища глоток свободы – и её возвращали, словно заблудшую овцу в стадо, обречённое на заклание.

[indent] но её бунт был не просто подростковой бравадой. она видела то, чего не видели другие. словно прозрачные, но осязаемые тени, вокруг некоторых людей вились души убитых. злые, неприкаянные, они цеплялись за живых, словно водоросли за тонущий корабль. она слышала их голоса – шепот боли, крики отчаяния, лязг цепей. она чувствовала их злость, как физический холод, проникающий до костей.
особенно сильно они вились вокруг её деда. злые духи кружились вокруг него, словно голодные вороны на поле брани, и говорили с ней. уговаривали, молили, требовали выпустить их в мир, воплотить в теле, чтобы они могли наконец уничтожить своего убийцу. некогда юные и прекрасные девушки и юноши, чьи жизни были оборваны жестоко и безжалостно, теперь были лишь сгустками страданий, которые цеплялись за неё, требуя отмщения. их призрачные пальцы скользили по её коже, их голоса проникали прямо в мозг, сводя с ума.

[indent] однажды она не выдержала. накопленные обиды, бесконечные проповеди о грехе, душераздирающие мольбы мертвых – всё это смешалось в её сознании в оглушительный рёв. она сорвалась. в тот момент она больше не могла сопротивляться. она дала волю невидимым сущностям и впустила их в мир. породив чудовище. оно было хтоническим, первобытным, созданным из ненависти и жажды мести. она видела, как эта тварь, её творение, рвала её деда на куски, и в этот момент в её душе не было ни капли ужаса. лишь странное, леденящее удовольствие. она наслаждалась его криками, каждым всхлипом, каждым стоном, словно это была самая прекрасная музыка, которую она когда-либо слышала.

[indent] после этого она посадила чудовище на цепь, заперла его внутри себя, сковав собственной силой. не потому что сожалела, а потому что оно было слишком ценным, слишком опасным, чтобы отпустить его на волю. она стала ночным кошмаром для тех, кто осмеливался причинять боль. и она ничуть не жалела об этом. ведь её ненавистные родичи, с их проповедями и святостью, говорили о том, что она монстр с первых дней её жизни, с того момента, как она посмела быть "другой".

[indent] они добились своего. она стала монстром. она взрастила в себе демона, который пришёл за кровью, и теперь этот демон был её единственным истинным спутником в мире, который так яростно её отвергал.

[indent] в сердце старого кладбища, где вековые надгробия хранили безмолвные истории, стояло небольшое, но изящное похоронное бюро. его владелица всегда встречала посетителей с мягкой, почти неземной улыбкой. её глаза, казалось, видели не только скорбящих живых, но и тени, что незримо следовали за ними. для мира она была образцом сострадания, проводником скорби, предлагающей утешение в самые темные часы. но мало кто знал, что её истинная роль была гораздо глубже, древнее и опаснее.

[indent] она была жнецом, привязанным к этому месту, к этому маленькому островку между мирами. она не могла покинуть его надолго, её сила исходила от самой земли, пропитанной воспоминаниями и останками. её долг был священным и тяжким: освобождать страждущие души, что застряли между жизнью и смертью, даря им долгожданный покой. она принимала от них незримую плату – их последние воспоминания, их невысказанные слова, их облегчённые вздохи, которые питались её силой. но помимо этого, она была обязана уничтожать озлобленные души, тех, кто настолько погряз в ненависти и отчаянии, что уже не мог перейти на круги перерождения. этих, искажённых болью и злобой, она разрывала их души, возвращая в небытие, чтобы их яд не отравлял живых.

[indent] её улыбка, такая теплая для людей, для душ была порталом – обещанием покоя или забвения. она чувствовала их прикосновения, слышала их шепот, их мольбы и проклятия. в моменты, когда злобная душа сопротивлялась, её тело охватывал холод, а глаза на мгновение становились черными, отражая бездонную пустоту небытия, в которую она отправляла проклятых.

[indent] но помимо заботы о мёртвых, она лелеяла и живых. в жилой части дома она приютила нескольких детей, которых нашла в мире и которым некуда было идти. потерянные, напуганные, отвергнутые – они нашли в ней свою единственную надежду. она защищала и оберегала их с материнской нежностью. она знала, что этим детям суждено было стать кем-то большим, чем просто людьми, обрести силы, которые могли как спасти, так и разрушить мир.

[indent] для неё они были детьми, которых у неё никогда не могло быть. её природа жнеца, её вечная связь с миром мёртвых, лишала её возможности завести собственное потомство. эти дети стали её смыслом, её светом в бесконечном мире теней. она учила их не только выживать, но и быть добрыми, сострадательными, готовыми к своей судьбе. она видела в них не просто будущих носителей великих сил, а своих сыновей и дочерей, которым давала любовь, дом и семью, зная, что рано или поздно им придётся идти своей дорогой. в её глазах, полных мудрости и печали, всегда читалась безграничная преданность тем, кого она поклялась защищать, будь то потерянные души или заблудшие дети. и её тихая улыбка была обещанием покоя для одних и безграничной любви для других, а также проклятием для тех, кто смел нарушить покой живых.

[indent]  её сознание было заточено в клетке из плоти и костей, в неподвижном теле, погруженном в беспросветную кому. ее глаза были закрыты, дыхание поверхностным, а разум — мучительно бодрствующим. она помнила все: предательство сестры, липкое ощущение чужой магии, похищающей ее жизненную силу, тьму, медленно поглощавшую свет ее души. ее собственная сестра, движимая завистью и жаждой власти, обрекла ее на это вечное заточение, пытаясь украсть не только ее силы, но и саму жизнь.

[indent] но однажды привычная тьма ее внутреннего мира начала мерцать. словно тонкая нить света пробилась сквозь плотную завесу. она обнаружила, что ее сознание способно покидать безжизненное тело, но не для свободы, а для другого рода заключения — в странных, зыбких мирах чужих сновидений.

[indent] эти сны принадлежали могущественному, но циничному колдуну, чья магия была инструментом возмездия. он вытаскивал наружу их потаенные страхи и терзал их кошмарами, карая за содеянное. невидимая гостья в этих чужих сновидениях, сначала была лишь наблюдателем. она видела ужасающие картины преступлений, слышала мольбы о пощаде и чувствовала холодное удовлетворение колдуна.

[indent] со временем что-то внутри неё начало меняться. ее собственная боль и горечь от предательства и заточения начали резонировать с той тьмой, которую она видела в сердцах других. свет, некогда наполнявший ее душу, меркнул, уступая место холодной, всепоглощающей тьме. она больше не сочувствовала жертвам колдуна, ибо видела их истинную сущность, ту гниль, что скрывалась за масками добропорядочности.

[indent] однажды, наблюдая за тем, как колдун терзает во сне жестокого убийцу, она почувствовала не жалость, а странное удовлетворение. впервые за долгое время она испытала что-то похожее на цель. ее собственная беспомощность в физическом мире породила мстительную силу в мире снов.

[indent] неожиданно для себя самой терпсихора начала вмешиваться в сны колдуна. она научилась манипулировать тенями, нашептывать ужасные видения, усиливать страхи виновных. колдун, поначалу не понимавший, что происходит, вскоре почувствовал чье-то незримое присутствие в своих владениях. он был удивлен, обнаружив источник этой силы — коматозную женщину, чье сознание каким-то образом проникло в его сны.

[indent] вместо того чтобы изгнать ее, колдун движимый мрачным любопытством и осознанием ее потенциала, позволил ей остаться. он видел ту бездну отчаяния и тьмы, что поселилась в ее душе, и понимал, что они могут стать союзниками.

[indent] со временем их странный симбиоз перерос в нечто большее. терпсихора стала его невидимым помощником, его теневым палачом. она погружалась в самые мрачные уголки человеческой души, выискивая тех, кто заслуживал наказания. ее собственная тьма делала ее неуязвимой для их страхов и манипуляций. она чувствовала их злобу, их пороки, и ее единственным желанием становилось разорвать их души на части.

[indent] терпсихора больше не стремилась к свету. ее сердце окаменело, отравленное болью и ненавистью. она видела, сколько зла творится в мире, и ее единственным способом борьбы с этим стало погружение в еще большую тьму. она стала злым духом, воплощением возмездия, чьи ледяные пальцы смыкали свою хватку на душах убийц, насильников, маньяков и садистов, разрывая их в клочья в кошмарах колдуна.

[indent] она знала, что ее путь ведет в бездну, что за свои деяния ей уготован лишь ад. но мысль о том, что она может спасти хотя бы одну невинную душу, заставляла ее погружаться все глубже в эту тьму, жертвуя остатками своей человечности. в коме лежала безжизненная оболочка терпсихоры, но в мире снов бродила мстительная тень, чья душа была полна лишь непроглядной тьмы. тьмы, что стала ее единственным оружием в вечной борьбе со злом.

[indent] нарцисса, словно хрупкий хрустальный сосуд, наполненный горечью, поступила эгоистично. она выплеснула на рабастана свою боль, словно ядовитое зелье, рассказав о помолвке, а затем, превратив его плечо в спасительный берег, выплакала все слёзы. каждая слезинка была горькой монетой, брошенной в колодец её отчаяния, подтверждая, что она не хотела замуж за малфоя. эта мысль была стальным обручем вокруг её сердца, сжимая его, втискивая в рамки, придуманные ею. она видела себя невестой рабастана, в мечтах, которые были как мимолетные бабочки, не смеющие приземлиться, но никогда не позволяла себе мечтать об их отношениях всерьез. её жизнь была тщательно выстроенной крепостью долга, где не было места для воздушных замков. она не позволяла себе мечтать в принципе, ибо в её жизни долг играл роль демиурга, создающего её реальность, лишенную собственных красок.

[indent] она была образцовой дочерью, пешкой на шахматной доске родительских амбиций, и всегда выполняла то, чего хотели родители. их слова были для неё законом, выгравированным в её душе, выжженным в мозгу, неподлежащим сомнению. если бы они пожелали, чтобы она перестала дышать, она бы сделала даже это, растворившись в небытии, как дымка, лишь бы услышать их похвалу, этот скудный, но такой желанный дождь в её пустыне. будучи младшей дочерью, ей следовало бы быть самой избалованной, но ей досталась вся строгость родителей, словно холодный мрамор их ожиданий. она никогда не была капризной, её желания, словно бутоны, умирали, не распустившись. она понимала всё, что говорила мать, которая объясняла, что люди не любят капризных и эгоистичных девочек. эти слова были высечены на её подсознании, как заповеди. она вела себя образцово, как тонко настроенный механизм, чтобы услышать похвалу от матери. ведь она хотела быть для неё хорошей девочкой и дочерью. это стало её бичом, её п р о к л я т и е м, цепью, сковавшей её душу.

[indent] она вымуштровала себя, выжгла в угоду матери все свои истинные порывы, чтобы видеть в её взгляде признание и похвалу, эти редкие, мимолетные солнечные лучи в её вечной тени. нарцисса мечтала быть любимой, но никогда не получала в должной мере любовь от родителей. она не была папиной гордостью или маминой радостью. она была удобным ребенком, не более того – функцией, а не личностью, тенью, а не светом.  [удивительно, что окружающие этого не видели.]

[indent] понимая, что её путь — это путь в никуда, дорога, ведущая к пустоте и забвению, нарцисса продолжала идти по нему, как марионетка на невидимых нитях, отказавшись от собственных желаний и мечтаний. от неё не осталось ничего, кроме эха чужих ожиданий. ей стоило отпустить рабастана, освободить его из своей сломанной клетки, ведь нарцисса понимала, что никогда не сможет быть с ним. их любовь была обречена, словно цветок, распустившийся на вулкане. у них нет будущего – лишь миражи, тающие на горизонте. ей стоит уйти и оставить его в покое, чтобы он обрёл счастье с другой девушкой. она отпустит. а пока она прижмётся к нему и оплачет собственную судьбу, на которой уже поставила крест, высеченный из боли и смирения.

[indent] а потом смахнёт слезы, словно пыль с фамильного герба, улыбнется, усмешка будет тонкой, как лезвие, и взяв рабастана под локоть, словно якорь, удерживающий её на плаву, пойдёт с ним в гостиную их факультета. там она будет разыгрывать привычную роль холодной и неприступной аристократки, выточенной из льда, не показывая того, что она сломана, разбита на мельчайшие осколки, которые уже не собрать.

[indent] она выбрала свой путь. путь, который был предначертан ей звёздами, но не сердцем. она сыграет отведённую роль так, чтобы ни у кого не возникло сомнений. даже у неё самой. ведь сомнения были бы последним, что могло бы разрушить её тщательно выстроенную иллюзию.

[indent] а пока она позволяла себе быть эгоистичной, держась за рабастана, словно за последнюю нить, связующую её с жизнью, боясь потерять опору под ногами, которые уже ступали по краю пропасти. в этом поцелуе, горьком и отчаянном, она отвечала ему, мысленно проклиная себя за эту слабость, за эту каплю яда, которую она позволяла себе выпить и поила его. но она целовала его, целовала на прощание, словно запечатывая в этом прикосновении все невысказанные слова, все н е с б ы в ш и е с я мечты. завтра она отпустит его, разорвет эту невидимую, но такую прочную цепь, что связывала их души. но сегодня… сегодня она позволяла себе быть жадной и эгоистичной, вырывая у судьбы этот последний, украденный миг. она позволяла себе забыться, погрузиться в этот омут чувств, где не существовало ни долга, ни родителей, ни будущего. она позволяла себе маленький глоток счастья, чистый, обжигающий, чтобы завтра выжечь себя дотла, оставив после себя лишь пепел и призрачную улыбку на бледных губах. этот поцелуй был её последним бунтом, последним криком души, перед тем как снова облачиться в броню неприступности.

[indent] ей хотелось сказать ему о чувствах, но она смолчала, сохранив эту тайну. ведь она не имела права тянуть его за собой на дно, в пустоту.